Александр Васильевич Суворов.
Заграничный поход Суворова, который историки обычно делят на самостоятельные Итальянский и Швейцарский походы, не принёс России решительной победы, но в этом не было вины русского военачальника. Суворова предали союзники, стремившиеся в отличие от русского императора, не к победе над революционной Францией, не к восстановлению поверженных алтарей и престолов, а лишь к переделу в свою пользу европейских владений. Не понявший этого вовремя Павел Первый теперь был в ярости - и приказал войскам возвращаться в Россию. Но Суворов ехал не с армией - его свалила болезнь. Пока шли бои, он каким-то невероятным усилием воли ещё держался, совершив свой знаменитый переход через Альпы с температурой 38. Но когда вышел приказ возвращаться - слёг окончательно. Командование пришлось сдать генералу Розенбергу.
Меж тем, в Петербурге готовилась торжественная встреча героя. Император Павел, будучи рыцарственной натурой, ценил воинскую славу. Победы же Суворова над прославленными наполеоновскими генералами гремели на всю Европу. Павел произвёл Суворова в высший армейский чин генералиссимуса, пожаловал его княжеским титулом с почётным прибавлением к фамилии "Италийский" (полная фамилия Суворова теперь звучала так: князь Италийский, граф Суворов-Рымникский), наградил собственным портретом, осыпанным бриллиантами, наконец, распорядился, чтобы везде и всюду русские войска отдавали Суворову те же почести, которые обычно воздают императорам.
Павел Первый в 1800 году
Теперь Суворову предстояло въехать в столицу под звон колоколов. Сам император должен был встретить его на крыльце и по-братски с ним обняться, после чего планировался парад гвардейских полков. Это был триумф. Суворов, который не побоялся в начале правления Павла бросить вызов нерациональным военным реформам нового государя, несмотря на его всем известный тяжёлый характер, проведший несколько лет в опале, теперь получал признание со стороны самого же Павла. Победил не просто Суворов - победила самобытная русская военная школа, ставившая во главу угла инициативу и видевшая в солдате личность, а не бездумный винтик. Суворов руководил армией на основе собственных принципов - и эта армия сумела совершить настоящее чудо, прорвавшись осенью (!!!) через Альпы, занятые превосходящими силами французов.
Увы, этот заранее подготовленный триумф был сорван. Больной полководец ехал медленно, с длительными остановками - а между тем, в Петербурге над его головой начали сгущаться тучи. Шёл 1800 год, в рядах чиновной аристократии зрел заговор против императора, чья непредсказуемость вынуждала представителей высшего чиновничества и высшего генералитета искать нового претендента на власть, при котором их положение в обществе не могло бы обрушиться в одночасье. Во главе заговора стоял Пётр Алексеевич Пален, петербургский военный губернатор, человек, имевший доступ к уху императора... и прожжённый интриган. Пален понимал, что Суворов слишком порядочен, слишком прямолинеен и слишком предан идее монархии, чтобы поддержать заговор. А его высочайший авторитет в войсках, помноженный на запредельные почести, делал его не просто противником, но опасным противником, вполне способным вывести против заговорщиков войска. Этого Палену было нужно не допустить любой ценой.
И начинаются нудные разговоры о том, что Суворов позволяет себе недопустимые дерзости, открыто порицает все нововведения императора и демонстративно плюёт на уставы. До Павла и раньше доходили об этом слухи: его собственный сын заявил ему, что офицерские и унтер-офицерские пики в походе оказались годны только на растопку. Павел закрывал на это глаза: не мог же он, в самом деле, взыскивать с победителя при Нови и на Чёртовом мосту за мелкие вольности, которые сам же, своею царской властью ему дозволил, сказав на прощанье: "Воюй, как умеешь". Но Пален нашёл способ вывести из себя мнительного императора, доверительно сообщив ему, что Суворов, оказывается, во время Итальянского похода имел при себе дежурного генерала, каковой по уставу полагался лишь императору. Павел, подвергавшийся в царствование матери систематическим унижениям, очень щепетильно относился ко всему, что затрагивало его царское достоинство. К Суворову полетел рескрипт: "Дошло до сведения моего, что во время командования войсками моими за границею имели Вы при себе дежурного генерала, вопреки всех моих установлений и высочайшего устава, то и, удивляясь оному, повелеваю Вам уведомить меня, что Вас побудило сие сделать?" Александр Васильевич не ответил императору: старый генералиссимус не почувствовал в тексте высочайшего рескрипта тревоги и сомнения, а увидел лишь мелочный разнос со стороны мальчишки-сопляка, каковым он не без оснований считал Павла. Но этим своим молчанием Суворов лишь укрепил царские подозрения, которые Пален продолжил нагнетать: дескать, Суворов настолько популярен в армии, что вполне может повести гвардейские полки и не только на парад. Не зря же он, в самом деле, вдали от государевых глаз примеряет на себя царские привилегии. Не иначе - нахлебался старик республиканской заразы. Суворов был безукоризненным монархистом, предельно лояльным к царствующему государю, неоднократно отклонял поступавшие к нему предложения возглавить мятеж - но он был далеко, его экипаж где-то затерялся на бескрайних просторах России. А Пален был под боком и не упускал случая настроить мнительного царя против полководца.
П.А. Пален
Были и другие основания для высочайшего охлаждения к Суворову. Александр Васильевич неожиданно для Павла изъявил желание появляться при дворе в австрийском мундире. Суворов считал честью для России и её императора признание его полководческих заслуг заграничными монархами: Россия в его лице становилась на равных с великими европейскими державами. Но то, в чём Суворов видел честь и славу, для Павла выглядело щелчком по носу: ведь это именно австрийцы предали его армию в долине Муоттенталь, да и самого Суворова с его чудо-богатырями едва не подставили под полное и гарантированное уничтожение. Суворов сам регулярно жаловался Павлу на австрийцев - и тут вдруг, после разрыва с недавними союзниками, желание носить при дворе мундир этих предателей? В таком жесте Павел увидел демонстративное неуважение не только к собственной особе, но и к своей внешней политике.
В результате торжественный въезд Суворова в Петербург был отменён. О том, что войска должны отдавать Суворову царские почести даже в присутствии самого царя, поспешно забывают. И обо всём этом Александра Васильевича своевременно извещают высочайшими рескриптами. В конце концов, Суворов получает предписание въехать в Петербург ночью - чтобы даже случайно не возникало по его поводу никаких торжественных манифестаций. Павел, судя по всему, накрученный Паленом, уже начинал просто бояться Суворова.
Нельзя сказать, как утверждают некоторые, что Суворов в тот момент был уже несоизмеримо выше земных неприятностей, и рескрипты Павла не задевали его. Суворов страдал. И эти страдания усугубили его болезнь. Суворов страдал, разумеется, не от неудовлетворённой гордыни: он столько раз смотрел в лицо смерти, что тщеславие уже не могло взволновать его душу. Он страдал от невозможности повлиять на императора, убедить его отказаться от того направления военных реформ, которое он, Суворов, считал гибельным. Высочайшие милости, которыми его осыпал Павел во время Итальянского и Швейцарского походов, Суворов воспринял как признание строптивым императором прав самобытной русской школы военного искусства, к которой принадлежал он сам. Полководец мог рассчитывать при личной встрече убедить императора сменить курс. Теперь эти надежды оказывались похоронены.
Суворов прибыл в Петербург 20 апреля. В полном соответствии с новыми царскими предписаниями, он въехал в столицу ночью. Как бы ни был Суворов недоволен политикой Павла, он оставался послушен императору. Поселился больной полководец на квартире у своего родственника Хвостова. Здесь его ждал новый удар: Суворову сообщили о запрещении являться ко двору. Надежды повлиять на государя окончательно улетучивались. К Суворову почти никто не приезжал, опасаясь гнева мнительного государя. Лишь родственники, по воспоминаниям Хвостова, встретили полководца со слезами радости на глазах. Увы, радость была быстротечной: стало ясно, что полководец умирает.
Александр Васильевич Суворов на склоне лет
Впрочем, даже в эти предсмертные дни Александр Васильевич не привык сидеть без дела. Он продолжил свои занятия турецким языком (который и без того знал достаточно хорошо), подробно рассказывал родственникам о своих прошлых боях и походах (вероятно, в надежде, что они сберегут эти рассказы в своей памяти и предадут огласке ради потомков) - родные только поражались его феноменальной памяти.
А потом кто-то из родственников испросил у императора для Суворова лейб-медика Грифа, одного из лучших врачей того времени. Павел, будучи христианином, с радостью согласился оказать опальному полководцу эту милость - и Гриф дважды в день приезжал к Суворову, каждый раз объявляя, что прибыл по высочайшему повелению. Это оживило в сознании Суворова прежние надежды - он начал нетерпеливо просить врачей, чтобы они побыстрее его вылечили, дабы он мог лично явиться перед государем.
Суворова беспокоила политическая ситуация, он мучился тем, что ему не дали добить гидру революционной Франции и навсегда обезопасить Россию от этого взбесившегося христофобского монстра. Когда граф Ростопчин привёз ему орден Святого Лазаря от французского короля в изгнании, проживавшего на тот момент в Митаве, Суворов, к тому времени уже совсем обессилевший, вскричал: "Французский король должен быть в Париже, а не в Митаве!" Когда же некто Бюлер, получивший по представлению Суворова баварский орден Золотого Льва, пожелал, чтобы Суворов лично возложил на него орден, и попросил о себе доложить, а племянник полководца, явившись к Александру Васильевичу, сказал: "До Вас есть дело", - Суворов проворно вскочил с кровати: "Дело? Я готов!" - и моментально сник, когда узнал, в чём же, собственно, состоит это самое "дело". Даже находясь на пороге смерти, Суворов был готов сорваться в бой во имя спасения Отечества и Церкви.
Последнюю ночь в своей жизни Суворов провёл беспокойно. В бреду он постоянно твердил о Генуе, которую ему так и не дали освободить, о новых военных планах. В час пополудни 6 мая (18 мая по новому стилю) полководца не стало.
Мемориальная доска на петербургском доме, в котором скончался Суворов
Похороны Суворова вылились в грандиозную манифестацию. Толпы народа шли проститься с полководцем, провожали его гроб до самой Александро-Невской лавры. Смешались люди всех чинов и сословий. Очевидцы рассказывали, что солдат, стоявший у дома Хвостова в почётном карауле, плакал навзрыд. Его спросили: "Ты, верно, служил с ним?" "Нет", - горестно выдохнул солдат. - "Не привёл Бог!" От гвардии в последний путь Суворова сопровождали конногвардейцы, в церемонии похорон участвовали три митрополита Русской Православной Церкви - Санкт-Петербургский, Ростовский и Псковский, поочерёдно сменяя друг друга.
Воинские почести почившему герою отдавали по чину фельдмаршала, а не генералиссимуса. Злые языки потом приписывали это обстоятельство мелочной злопамятности Павла - дескать, последний раз уколол. Но в России уже давным-давно не хоронили генералиссимусов. А.Д. Меншиков, носивший этот чин, скончался за год до рождения Суворова. Антон-Ульрих Брауншвейгский, также почтённый чином генералиссимуса как отец царствующего государя (Ивана VI), умер в опале, лишённый всех чинов. Павел вступил на престол в твёрдом убеждении, что генералиссимуса в его армии быть не должно - и лишь исключительные подвиги Суворова заставили его переменить это своё решение. Так что церемониала погребения генералиссимусов в России не существовало, и Суворову воздали воинские почести по высшему из существовавших разрядов.
После ходили слухи, что сам Павел инкогнито выехал к похоронной процессии верхом и провожал Суворова в последний путь, сняв шляпу. Это, скорее всего, легенда: историк А.В. Шишов проследил весь день императора 12 (24) мая 1800 года, в который хоронили Суворова - у него просто не было физической возможности прибыть на похороны. Больше заслуживают доверия воспоминания П. Багратиона, который свидетельствовал, что Павел воспринял известие о смерти Суворова с неподдельной скорбью, заметив при этом: "Россия и я потеряли со смертью его многое, а Европа - всё!" В эти слова верится в контексте других слов того же императора Павла, обращённых в 1799 году к Суворову непосредственно: "Тебе спасать царей!" Павел, видевший, какой ужас надвигается на христианскую цивилизацию под влиянием новомодных философских учений, мечтавший любой ценой этот ужас остановить, лишился своего самого опытного и дельного соратника, и лишь смерть старого генералиссимуса заставила императора осознать по-настоящему, что же значил Суворов для его политических проектов. Увы, это осознание пришло к Павлу слишком поздно.
Памятник А.В. Суворову, поставленный в Петербурге по распоряжению императора Павла.
Полководец аллегорически изображён в виде древнеримского бога войны Марса.
В целом же, бросая взгляд на жизнь Александра Васильевича Суворова, невольно ловишь себя на мысли, что именно Суворов оставил нам прекрасный образец того, как должен вести себя настоящий христианин в ... современном мире, как ни парадоксально на первый взгляд это прозвучит. Суворову многое не нравилось в политике императора Павла, и не нравилось справедливо, ибо военное искусство Суворова было и прогрессивнее, и эффективнее аналогичного искусства Фридриха Великого, коего Павел взял для себя за образец. Суворов считал, что реформы Павла ослабляют русскую армию - и не стеснялся об этом говорить открытым текстом. До конца своих дней Суворов так и не согласился с направлением, которое полагал вредным. И терпел за свою критику притеснения, но обличать власти не прекращал. Однако тот же Суворов на все приглашения примкнуть к антицарскому заговору отвечал неизменным отказом в свойственной ему резкой и саркастической манере. А когда пришла пора воевать - встал и пошёл воевать туда, куда его послала Родина и государь, наплевав на все свои разногласия с этим самым государем, потому что есть для христианина вещи, которые важнее любых, даже самых принципиальных разногласий. Суворов надеялся донести свою правоту до императора, убедить самого Павла в гибельности избранного им пути, искренне радовался наметившемуся сближению между ним и императором после Заграничного похода как возможности повернуть ход реформ в благотворное русло - и именно поэтому его так подкосила внезапная новая опала. Она стала крушением не честолюбивых надежд полководца - а надежд на изменение курса, на освобождение армии от пагубного влияния прусской военной школы. Тем не менее, Суворов до последней минуты "держал руку на пульсе" европейской политики. Он не хуже Павла сознавал угрозу, нависшую над христианской цивилизацией, и готов был по первому призыву вернуться на фронт, чтобы отвратить эту угрозу. Увы, довести свою последнюю войну до победного конца Суворову не дали. Но нам остался его пример.
Journal information