Михаил Маркитанов (mikhael_mark) wrote,
Михаил Маркитанов
mikhael_mark

Categories:

Павел Константинов. Как меня расстреляли

Оригинал здесь.

Весной 1918 года, после неудачного штурма Екатеринодара и смерти своего вождя генерала Корнилова, Добровольческая армия отступила. В станицах осталось много обездвиженных тяжело раненных офицеров. Большинство из них были убиты, а некоторые попали в плен к большевикам. Офицер Корниловского ударного полка Павел Константинов провел в застенках ЧК четыре месяца. И был расстрелян вместе с другими пленными при отступлении красных. Но выжил и сумел добраться к своим. Его воспоминания о том, как это было, хранятся в Государственном Архиве Российской Федерации. Ниже публикуется фрагмент из этих воспоминаний.



Д. Шмарин. Расстрел белых офицеров


Нас повели в поле. В это время наступила ночь. Сумерки кончились. На небе взошла полная луна и стало снова светло.

Страшное было ощущение. Когда нас вели на расстрел. Мы давно уже поняли, что нас хотят расстрелять, но, с одной стороны, какая-то безумная, ни на чём не основанная надежда что этого не будет, что нас всё-таки не расстреляют, а, с другой стороны, какое-то отупение и равнодушие, как будто это касалось кого-то другого, парализовали всякую активность, и никто из нас не сделал попытки к побегу.

Мы молча шли, покорно опустив головы, туда, куда нас вели.

Помню, мы прошли мимо каких-то строений и деревьев. Потом пошли по дорожке среди полей и огородов.

Наконец матрос скомандовал:

- Довольно! Дальше не пойдём! Садись!

Мы сели на землю. Караул разместился вокруг нас. Матрос о чём-то разговаривал с адъютантом. Последний о чём-то по-видимому просил. Я расслышал слово - «Не могу!» По-видимому, ему было или очень не по себе или он торопился.

- Так уходи. – сказал матрос. – Мы и без тебя всё сделаем.

И адъютант ушёл по направлению к обозам, звеня в ночной тишине шпорами.

Солдаты молчали и курили. Я обратился к одному из них:

- Дай последний раз покурить

Он вынул изо рта недокуренную папиросу и протянул мне.

- На, подавись, - сказал он, без особенной злобы, даже как будто с некоторым сочувствием. Я взял папиросу, вобрал в грудь как можно больше дыма, делая самую глубокую затяжку.

- Эхма! – сказал я, выпуская дым. Солдат посмотрел на меня с любопытством:

- Ты откуда? – спросил он.

- Из Сибири, - ответил я.

- Я тоже из Сибири – сказал солдат – а какой области?

- Семипалатинской.

- И я Семипалатинской. Ну, а из каких мест? – продолжал он свои расспросы. Я назвал казачью станицу, в которой жил. Оказалось, что он из крестьянского села по соседству.

- Так. Земляки?! сказал он.

- Да, земляки, - ответил я.

В это время матрос сказал:

- Пора.

Караул встал на ноги. Мы тоже поднялись.

- Раздевайтесь, - приказал матрос. Солдаты требовали того же. Мы отказались раздеваться. Раздались брань, крики, угрозы. Но мы всё-таки не раздевались. Обычно в таких случаях люди покорно слушаются. Но мы не хотели раздеваться.

- Разденете, когда убьете!

- Да что с ними говорить! Бей их!

Потерявшие терпение солдаты защёлками затворами, возводя курки, и вскинули винтовки к плечу. Наступала развязка.

В меня целились трое. Мой земляк и ещё два солдата. Юнкер Кисельман побежал. Я тоже хотел бежать, хотя было ясно, что бежать уже поздно и думать о бегстве нужно было раньше. Я видел напряжённое лицо Кисельмана, который бежал, оглядываясь, видел, как матрос выстрелил в него из револьвера, стреляя сверху вниз, не целясь, видел направленные на меня дула винтовок, и, инстинктивно закрывши лицо руками, повернулся к ним боком.

Последнее, что я видел это были ослепительные огни выстрелов, сверкнувших мне в лицо. Грохота выстрелов я не слышал, не испытывал я и боли в собственном смысле. Было ощущение страшного сквозного удара, как будто через меня прошёл электрический ток колоссального напряжения.

Я упал вниз лицом.

Первое самое непосредственное впечатление после удара было ощущение успокоение и отрады, как будто после страшного шума стало тихо-тихо. «Наконец-то всё кончилось. Нет ни белых, ни красных, и всё чего можно боятся. Осталось позади». Ведь я был безумно измучен четырёхмесячным пленом и постоянным ожиданием казни. Было ещё какое-то любопытство и ожидание. Вот я убит, и что же должно произойти дальше. Наконец, было чисто физическое ощущение теплоты, его производила хлынувшая из ран на остывшую в ночной прохладе кожу горячая кровь.

В следующее мгновение я понял, что остался жив. Страха и боли не было. Всё это пришло позднее. Было недоумение и даже как будто разочарование. Но над всем господствовала воля к жизни, напряжённая и инстинктивная.

Как будто издалека я слышал голоса, надо мной разговаривали и кричали что-то, чего я сначала не понимал.

- Смотри, лежит ничком. Может быть, жив. А ну ширни штыком!

Я не успел даже испугаться, только инстинктивно напрягся и приготовился к удару. Удар почувствовался опять без боли, сильный толчок и звук разорванного грубого полотна рубахи. И опять по холодной коже бока потекла горячая кровь, вызывая ощущение теплоты. Удар был направлен неверно. Штык проколол только кожу и скользнул по ребру. Я не подал признаков жизни и меня сочли окончательно мёртвым. Надо мной наклонились, желая меня раздеть и взять всё, что представляло ценность. Вещи расстрелянного переходили к расстрелявшему – таков был установившийся в гражданской войне обычай.

- А ну, посмотри, не ли у него колец? – сказал один.

- Какие могут быть кольца. Он давно в плену. Если и были, то давно забрали - но на всякий случай он взял мою руку, ощупал пальцы, и, убедившись, что колец нет, дёрнул и перевернул меня на спину. Я весь был сильно залит кровью, в крови были лицо и грудь.

– Ого, этому в середину, - сказали красноармейцы, ещё раз окончательно успокоившись, что я мёртв и начали меня раздевать. Они обшарили сначала карманы, потом начали расшнуровывать ботинки. Ботинки были плохие. И их сначала не хотели брать. Но один сказал другому:

- Бери, товарищ, пригодятся. У нас много босых»

Затем с меня сняли брюки и кальсоны, оставили только рубаху, потому что она сплошь была залита кровью и никуда не годилась.

Запомнился мне ещё такой разговор между солдатами. Они меня раздели и ждали, когда другие кончат раздевать остальных расстрелянных.

- Знаешь, товарищ, я первый раз расстреливаю, - говорил один.

- А я уже много этой сволочи повыводил в расход.

- Ну, и я буду теперь расстреливать.

В это время обирание трупов было кончено. Солдаты окликнули друг друга. «Что, готово?» – «Готово» «Ну, тогда пошли». Нас бросили, не закапывая. Голоса стали удаляться и стихать. Я открыл глаза и повернул голову. Они уходили, поднимаясь на пригорок, при лунном свете чётко виднелись их силуэты.

Я снова опустил голову.

Только с того момента я стал ясно сознавать, что со мной произошло. До этого состояние моё было какое-то странное. Действовал инстинкт самосохранения, но, полного отчёта происходившему я не давал, только в этот момент понял всё. Меня охватила жуть. В ранах почувствовалась сильная боль. И чем дальше, тем жуть и боль становились сильнее. Я уже не мог сдерживать стонов, срывавшихся с губ. И эти стоны ещё больше расстраивали меня самого.

Я пошевелил рукой, рука действовала. Я положил руку на живот. Живот сильно вздымался и опускался при дыхании. Я приподнялся, сел и затем встал. Нужно было хотя бы приблизительно выяснить, что у меня разбито. Ноги были совершенно целы. Одна рука совершенно висела, другой с трудом и болью я мог слабо двигать. Шеи повернуть я не мог. Крови было очень много. После выяснилось, что у меня прострелено горло, разбито левое плечо, ранена в двух местах правая рука и штыком проколот бок.

Я не знал своих ран, чувствовал только, что сильно ранен и даже преувеличивал серьёзность ранения.

Мысли лихорадочно работали. Нужно было думать о спасении. Я осмотрелся кругом. Невдалеке лежали двое моих товарищей. У них были разбиты головы. Они были также, как и я, разуты и раздеты. Причём на одном были оставлены брюки. Они никуда не годились, были рваные окровавленные. Эти брюки я решил снять, потому что идти раздетым было нельзя. Так ещё, встретившись с большевиками, я мог выдать себя на раненого, а раздетый сразу возбудил бы подозрение.

Стиснувши зубы и пересиливая боль, я стал раздевать своего убитого друга, кое как владея руками. На другой день я не мог шевельнуть ни той, ни другой рукой. Но в то время крайнего нервного напряжения и ещё недолго спустя после ранения я мог это сделать. Я стал расстёгивать пояс, и вдруг мне показалось, как убитый шевелится, чтобы помочь мне снять с него брюки.

Я кинулся к нему, стал трясти за плечо и звать: «Васька, Васька!». Но, взглянувши в лицо, отскочил. В середине лба, между глаз, зияла рана. Кровь заливала глазные впадины и стекала по усам. Он лежал лицом вверх. Он не мог быть жив, мне только показалось.

Пересиливая ужас и напрягая остатки своей энергии, я всё-таки снял брюки и надел их на себя.

Нужно было уходить. Кто-нибудь мог вернуться или набрести на это место….
Tags: Белые, Гражданская война, История Отечества, Красная зараза, Ледяной Поход
Subscribe

Posts from This Journal “Ледяной Поход” Tag

promo mikhael_mark october 6, 2022 14:35 2
Buy for 10 tokens
Обращаюсь прежде всего к мужской части своей аудитории. А также к тем женщинам, у которых есть подросшие сыновья, больше не играющие в игрушки. У вас есть шанс оказать помощь жителю ДНР, пострадавшему от украинской агрессии, причём вам это ни копейки не будет стоить. Вернее, обойдётся только в…
  • Post a new comment

    Error

    Comments allowed for friends only

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your reply will be screened

    Your IP address will be recorded 

  • 0 comments