Крысоподобный человечек меж тем с видом хозяина плюхнулся прямо на койку, заложил ногу на ногу, скрестил на груди руки и повернулся к пленнику.
- Вы, вероятно, не узнаёте меня, генерал? – осведомился он невозмутимо. Голос его звучал вкрадчиво, приторно, и от этого стало ещё противнее. – Ну, конечно, где же генералу Ровецкому помнить такую мелкую сошку! А вот я хорошо помню Вас. По 38-му. Тогда во Львове я видел Вас вот как сейчас, ничуть не дальше. Вы тогда командовали какими-то большими манёврами[1] и, вероятно, упивались своей властью. У меня особой власти не было… Кроме власти над Вашей жизнью, пан генерал. Вы удивлены? Да, я стоял в двух шагах от вас, имея в кармане заряженный револьвер, а в голове – приказ главного провода устранить вас. Я этого не сделал[2]. Почему бы, а?
Стефан Ровецкий в 1930-е годы
Последний вопрос человечек задал совсем уж елейным тоном и испытующе уставился на Ровецкого своими рыбьими глазами.
- Откуда я знаю? – отозвался Ровецкий как можно равнодушнее. – Вы полагаете меня таким уж знатоком психологии бандитов и террористов, пан Бандера? Да-да, я узнал вас, хотя обстоятельства с тех пор несколько переменились, не так ли?
- Ну, зачем же так-то? – примирительным тоном сказал Бандера. – Бандиты, террористы… А ведь я Вам ничего плохого не сделал. Вечно вы, поляки, со своим гонором. Один раз он вас едва не погубил, берегитесь же, чтобы не погибнуть окончательно.
- Вы, вероятно, не узнаёте меня, генерал? – осведомился он невозмутимо. Голос его звучал вкрадчиво, приторно, и от этого стало ещё противнее. – Ну, конечно, где же генералу Ровецкому помнить такую мелкую сошку! А вот я хорошо помню Вас. По 38-му. Тогда во Львове я видел Вас вот как сейчас, ничуть не дальше. Вы тогда командовали какими-то большими манёврами[1] и, вероятно, упивались своей властью. У меня особой власти не было… Кроме власти над Вашей жизнью, пан генерал. Вы удивлены? Да, я стоял в двух шагах от вас, имея в кармане заряженный револьвер, а в голове – приказ главного провода устранить вас. Я этого не сделал[2]. Почему бы, а?
Стефан Ровецкий в 1930-е годы
Последний вопрос человечек задал совсем уж елейным тоном и испытующе уставился на Ровецкого своими рыбьими глазами.
- Откуда я знаю? – отозвался Ровецкий как можно равнодушнее. – Вы полагаете меня таким уж знатоком психологии бандитов и террористов, пан Бандера? Да-да, я узнал вас, хотя обстоятельства с тех пор несколько переменились, не так ли?
- Ну, зачем же так-то? – примирительным тоном сказал Бандера. – Бандиты, террористы… А ведь я Вам ничего плохого не сделал. Вечно вы, поляки, со своим гонором. Один раз он вас едва не погубил, берегитесь же, чтобы не погибнуть окончательно.
- Вы смеете мне угрожать? – спросил Ровецкий с плохо скрываемой яростью.
- Да нет, зачем же сразу угрожать, - рассмеялся Бандера, но как-то неуверенно и жалко, что не ускользнуло от внимания собеседника. – Я поговорить пришёл, тем более, что обстоятельства, как Вы верно изволили заметить, переменились. Теперь Вы – арестованный преступник, а я – в некотором смысле хозяин положения. Как странно распорядилась жизнь… Вот, смотрите, – он поднял кверху свою левую руку, так, чтобы Ровецкий мог хорошо её рассмотреть. На безымянном пальце Бандеры красовался массивный стальной перстень.
Лёгким движением большого пальца Бандера неожиданно сдвинул в сторону печатку, обнажив под ней внушительных размеров углубление, заполненное каким-то белым порошком.
- Как Вы думаете, что это такое? – осведомился Бандера. Говорил он по-польски, довольно правильно, но с тем отвратительным базарным акцентом, с которым обычно говорят на этом языке галичане.
- Полагаю, яд, – отозвался Ровецкий.
- Сильно действующий яд, – довольно ухмыльнулся Бандера. Мне достаточно было лёгкого движения руки в сторону Вашего лица, а Вам – вдохнуть самую малость этого порошка в свои лёгкие – и через минуту искуснейший из врачей не смог бы спасти Вашу жизнь, генерал! – с этими словами Бандера поспешно захлопнул крышку своего адского тайника. Массивная печатка со звонким щелчком вернулась на место. – Между прочим, немцы именно для этого и послали меня к Вам. Гиммлер лично поручил мне Вас отравить. Как Вы думаете, почему я этого не сделал?
Ровецкий пожал плечами, стараясь казаться равнодушным, хотя по спине у него побежал холодок – не от страха за свою жизнь, нет – от страха перед тем убийственным спокойствием, с которым крысоподобный галичанин рассуждал о способах уничтожения себе подобных. Возможно, впервые Ровецкий по-настоящему задумался о том, какой жуткий человек сидит сейчас перед ним.
Крысоподобный человечек
- Понятия не имею, - сказал он. - Не для того же, в самом деле, чтобы похвастать передо мною своим влиянием на немцев. Мы оба достаточно взрослые люди, чтобы понимать: немцы прислушиваются только к себе.
- Разумеется, - осклабился Бандера. – Именно поэтому Вы, генерал, нужны мне сейчас живым. А я нужен Вам, хоть Вы и не отдаёте себе в этом отчёта.
- Зачем же это Вы мне нужны? – спросил Ровецкий. – Я предпочитаю не иметь ничего общего с фашистскими прихвостнями.
- Ну, вот, - всплеснул руками галичанин. – Опять Вы меня оскорбляете, генерал. Ей-богу, я уже начинаю жалеть, что трачу на Вас время.
- Хоть Бога не поминайте всуе, - проворчал Ровецкий, но Бандера не обратил на его слова никакого внимания.
- Видите ли, пан генерал, - продолжал он невозмутимо. – Немцы действительно считают, что я служу им. Гиммлер мне доверяет. Как видите, он дозволил нам встретиться без свидетелей. Удивлены? Да-да, за нами никто не подглядывает. Если бы Вы решили меня сейчас придушить, мне никто даже не пришёл бы на помощь. Но ведь Вы этого не сделаете, генерал, - тут Бандера не без самодовольства усмехнулся. – Не сделаете по двум причинам. Во-первых, я всегда могу пустить в дело свой яд, а во-вторых, Вы ведь ни единому моему слову не верите, так? Можете не отвечать, всё и без слов понятно. А раз так, Вы будете стоять и слушать меня так же точно, как слушали бы на моём месте Гиммлера… Странно, не находите? Я, немецкий, как Вы выражаетесь, прихвостень, вожу немцев за нос и отказываюсь выполнить их прямое приказание. А вот Вы, такой весь из себя гордый и непримиримый, принуждены слушать Гиммлера, стоя по стойке «смирно» и не смея ему толком возразить, точно рядовой перед своим фельдфебелем.
- Послушайте, пан Бандера! – прервал назойливого гостя Ровецкий. – Если Вы пришли сюда, чтобы лишний раз меня унизить, то напрасно тратите время: меня Ваши мнения совершенно не интересуют. Если же у Вас ко мне дело, то почему бы сразу не перейти к нему?
На лице визитёра снова мелькнула довольная ухмылка.
- Ну, вот, пан генерал, отчасти я уже добился своего, – заметил он, с торжеством, но при этом самым дружелюбным и вкрадчивым тоном, на какой только был способен. – Вы вышли из себя, от Вашей невозмутимости больше ничего не осталось. Более того: Вы торопитесь, пан генерал, торопитесь настолько, что не стесняетесь обнаружить передо мной свою заинтересованность. По сути, Вы у меня уже в кармане. Так что придётся Вам набраться терпения – в отличие от Вас, мне спешить некуда.
- Освободите мне койку, - потребовал Ровецкий. – Я уже немолод, чертовски устал, час поздний, к тому же это Вы у меня в гостях, а не я у Вас. Извольте вести себя вежливо… Хотя, какой вежливости я требую от лакея?!
Эти слова Бандера пропустил мимо ушей – он, казалось, был слишком захвачен и очарован перспективами, которые в эту минуту перед ним открывались и которыми он собирался поделиться с этим упрямым поляком.
- Видите ли, пан генерал, мы с вами птицы разного полёта. Вы – человек военный, для Вас присяга, честь, Родина – это абсолютные понятия. Я – революционер. У меня тоже есть свои понятия о долге и чести, но Вам они, вероятно, покажутся непонятными и даже безнравственными. Воля Ваша. Одно нас, во всяком случае, точно роднит. Я, как и Вы, верен своему Отечеству. И охотно пожертвую за него всем. Всем, понимаете? Не только жизнью, но и честью. Вам нужна свободная Польша? Отлично, мне это только на руку. Но и мне не в меньшей степени нужна свободная Украина. Понимаете?
- Свободная Украина? Под немцами? – иронично осведомился Ровецкий.
- Вы судите по внешности и даже не пытаетесь заглянуть в суть вещей, - добродушно улыбнулся Бандера. – Да, немцы были мне нужны – до поры, до времени, чтобы скинуть москалей. Они ведь так рвались на восток, эти смешные немцы, возомнившие, будто одни европейцы выше в расовом отношении других европейцев же. Я подыграл им. Они прогнали с Украины москалей и пошли себе на Москву, оставив меня полным хозяином Украины. Не этого ли я добивался?
- Что же Вы тогда делаете здесь? – ехидно спросил Ровецкий. – Почему Вы не на Украине, где немцы, по вашим же словам, оставили Вас полновластным хозяином? Реальность опровергает Ваши слова, пан Бандера!
- Вы опять судите по внешности, – ответил Бандера невозмутимо.
- Почему же? – охотно отозвался Ровецкий. Против воли этот неожиданный спор стал его занимать. - Немцы не уходили с Украины. Или гауляйтер Кох[3] – Ваше «альтер эго»? Или, может быть, он у Вас на жаловании?
По лицу Бандеры стало видно, что аргумент Ровецкого попал в самую точку. Ответить на это было нечего.
- Самое же главное, пан Бандера, – продолжал Ровецкий, – что все Ваши радужные надежды на освобождение Украины от москалей руками немцев пошли прахом. Русские, как известно, наступают. Немцев с территории Украины они выставили, из Белоруссии тоже, бои, насколько я могу судить, идут на подступах к Варшаве. Где же Ваши надежды, пан Бандера?!
- Не торопитесь, пан генерал! – отозвался Бандера. – Не торопитесь с выводами! Военное счастье переменчиво. Кому, как не Вам знать об этом? Сегодня москали стоят под Варшавой. Кстати, странно, что Вас это радует, не находите?
- Между москалями и немцами я, не колеблясь, выбрал бы первых, - сказал Ровецкий. – Да, они отняли Кресы[4], но они не посягали на коронные земли[5]. И, насколько мне известно, никогда не говорили, что собираются извести поляков под корень. От Ваших же хозяев, пан Бандера, я слышу это чуть ли не каждый день – мерзавцы полагают, будто я не знаю немецкого. Да и от Вас самого слышал неоднократно.
– Москали могут и не взять Варшаву, – заметил Бандера. – Скажите, пан генерал, Вы что-нибудь слышали об Оружии Возмездия?
Разумеется, до Ровецкого доходили смутные слухи о том, что немцы ведут работу над оружием небывалой разрушительной силы – но он привык быть реалистом, к тому же достаточно хорошо знал доктора Геббельса, чтобы доверять слухам, расползавшимся из его ведомства. Дело немцев со всей очевидностью клонилось к полному краху, тут чего не выдумаешь, чтобы только поддержать моральный дух многократно битых войск?
- Слышал, - равнодушно сказал Ровецкий. – Но полагаю, что мы оба – достаточно взрослые люди, чтобы не верить сказкам о чудо-оружии. Геббельс врёт – у него профессия такая. А нам-то зачем принимать на веру его враньё?
- И опять же – не торопитесь! – воскликнул Бандера, и глаза его возбуждённо засверкали. – Полагаю, Вы слышали про Вашу знаменитую соотечественницу… Ну, про эту польку, первую женщину-профессора[6], она ещё замуж вышла за какого-то француза, убей Бог, забыл фамилию.
- Если Вы про Марию Склодовскую, то да – я слышал о ней, - сказал Ровецкий. – Но какое отношение это имеет к делу?
- Огромное! – воскликнул Бандера. Его возбуждение нарастало. – Я ведь, как Вы верно изволили подметить, террорист. И как всякий террорист, очень интересуюсь всевозможной взрывчаткой. Атомная энергия в нашем деле, я Вам скажу, – исключительно полезная штука. Одним взрывом можно снести целый город с миллионным населением. Что Вы об этом скажете? Так вот, немцы работают над созданием атомной бомбы, и уверяю Вас, она вот-вот будет готова.
- Цыплят по осени считают, – усмехнулся Ровецкий. – Вот когда будет готова, тогда и поговорим.
- Тогда москали покатятся от Варшавы быстрее собственного визга! – почти крикнул Бандера. – Разумеется, те из них, кто уцелеет, - тут он кровожадно ухмыльнулся, и Ровецкий невольно подумал, что под крысиной маской, пожалуй, скрывается крокодил. Ну, или по крайней мере, гремучая змея. – А немцы, - продолжал меж тем Бандера, - быстро пойдут вперёд, на Москву, на Сталинград, и дальше – до Урала. И им очень понадобится наша помощь. Их силы, как Вы сами изволите видеть, порядком истощены, так что они будут остро нуждаться в преданных людях из местных. Нам это только на руку. Пусть немцы идут себе на Урал, а нас оставят распоряжаться на Украине и в Польше своими приказчиками. Гадко? Пусть! Тысячу раз пусть! Но когда немцы разобьют москалей – а они их разобьют, не сомневайтесь, - мы первыми поздравим их с великой победой сумрачного германского гения над вековым азиатским варварством. Поздравим от лица независимых Польши и Украины, как верные союзники великой Германии, имеющие право на свою долю русского пирога.
- Сумрачный германский гений? – переспросил Ровецкий, более для того, чтобы прервать эту словесную диарею, выслушивать которую становилось всё невыносимее. – Сдаётся мне, что это не Ваши слова, пан Бандера.
- Это какой-то поэт начала века, - отмахнулся Бандера. – Я не помню его фамилии, если Вас это интересует. Но ведь мы с Вами не поэзию обсуждаем. Речь идёт о будущем двух наших держав.
Ровецкий задумался. Он судорожно пытался сообразить, чего же, в конечном счёте, хочет выудить у него этот крысоподобный человечишка с повадками лакея и душой разбойника. Его мнение относительно сотрудничества с немцами? Но это мнение он не раз высказывал самим немцам, враги хорошо знали, что ни на какое сотрудничество он не пойдёт и никаким союзником великой Германии не признает себя ни за какие коврижки. Стоило подсылать к нему этого напыщенного индюка, чтобы лишний раз услышать об этом. Его мнение относительно перспектив самой Германии в войне? Но тут двух мнений быть не может, и даже среди самих немцев самые дальновидные уже поняли, что война проиграна, и ищут способы, чтобы успеть вовремя соскочить с терпящего крушение нацистского поезда. Так чего же ему нужно, этому наперснику Гиммлера, иезуитски подсаженному в элитный барак Целленбау[7] под видом узника?
- Что-то я не пойму, Вам-то какой резон предлагать мне всё это? – произнёс, наконец, Ровецкий. – С чего бы вдруг Вам заботиться о будущем Польши? Разве то, что она сейчас под немцами, Вас не устраивает? Разве не об этом Вы старались, начиная с 1933 года? Не по доброте же душевной Вы предлагаете мне соучастие. Какова же тут Ваша собственная выгода, пан Бандера?
- Элементарно! – Бандера просиял, однако голос его не утратил былой вкрадчивости. – Или Вы забыли, пан Ровецкий, что между нашими державами имеется небольшой территориальный спор. Совсем небольшой, пять областей, которые Вы, поляки, склонны полагать польскими «восточными кресами», я же считаю исконно украинскими землями. Итак, суть моего предложения, полагаю, Вам понятна. Я Вам – свободу и Польшу, Вы мне – Кресы. Полагаю, это вполне приличная сделка.
- А Волынь? – спросил Ровецкий с ехидцей.
- Что – Волынь? – на лице Бандеры отразилось крайнее недоумение, и лишь зрачки его крысиных глазок выдавали, что он ждал этого вопроса.
- Поляков, убитых на Волыни Вашими резунами, Вы мне теперь прикажете считать якоже не бывшими, я правильно Вас понимаю? И о резне львовской профессуры – тоже забыть?
- Признаю, признаю, - Бандера сделал энергичный жест руками. – Между двумя великими народами порой случаются мелкие недоразумения, особенно в условиях неясности границ, - тут Бандера снова плотоядно ухмыльнулся. – Но подлинно велик тот народ, кто умеет забыть прошлые обиды ради будущего. Сегодня у нас общий враг – это москали. И общая цель – независимость. Полагаю, она стоит того, чтобы закрыть глаза на некоторые, так скажем, несущественные разногласия. Про то, что на кону Ваша собственная свобода, я уж и не говорю. Соглашайтесь, пан Ровецкий, ей-богу, я предлагаю Вам выгодную сделку!
- Вот в этом-то и разница между нами, пан Бандера! – воскликнул Ровецкий с жаром. – В том, что для Вас человеческая жизнь – «несущественные разногласия». Ну, подумаешь, перебили миллион – другой человек, эка мелочь! А вот я как-то не привык переступать через кровь своих сограждан, я, знаете ли, военный, и почитаю своим долгом защищать тех, кто не в силах защитить себя сам. Вашим хозяевам это должно быть хорошо известно. Про то, что Вы предлагаете мне журавля в небе, не имея даже синицы в руке, я уж и не говорю, - закончил генерал в тон своему собеседнику.
Бандера вскочил, как будто Ровецкий его ударил.
- У меня нет хозяев! – выкрикнул он, брызгая слюной. – Я служу только самостийной Украине!
Ровецкий рассмеялся.
- Вот и Вы вышли из себя, пан Бандера, - заметил он. – Куда делся Ваш прежний заискивающий тон? Полагаю, теперь я могу считать, что Вы у меня в кармане, так ведь выходит по Вашей логике?
Эти слова смутили предателя. Он густо покраснел и хотел было вернуться на прежнее место, но Ровецкий опередил его, демонстративно плюхнувшись на койку и закинув обе ноги на её спинку. Сконфуженный, Бандера так и остался стоять посередине камеры.
- Не спешите с ответом, пан Ровецкий, – проговорил он после минутной паузы. – Обдумайте моё предложение. Собственно, Вам ничего и делать не придётся – просто черкните своим соратникам письмецо, в котором сообщите, что кресы, скорее всего, потеряны для Польши окончательно и что во имя Польши и всё такое…
- Я не пойму, пан Бандера, – перебил его Ровецкий, – Вы действительно такой идиот или прикидываетесь? Во-первых, напиши я такое письмо, мои соратники сочтут меня ренегатом, а стало быть, Вы не получите ровным счётом никакой выгоды. А во-вторых, даже согласись я на Ваше гнусное предложение – Вы забываете, что немцы держат меня в строгой изоляции. Моё письмо просто не покинет пределов этой камеры.
- Вы забываете, что я имею свободный выход из лагеря, – возразил Бандера. – от Вас требуется только написать письмо – карандаш и бумага у меня с собой. Передать его на свободу – это уже моя задача.
- Вы? – Ровецкий от души расхохотался. – Да моё письмо сочтут фальшивкой, если оно будет передано Вами. Неужели Вы держите моих людей за дураков?
- Итак, Вы отказываетесь дать мне необходимые гарантии? – спросил Бандера с тоном явной угрозы.
- Вы совершенно правильно меня поняли, – отозвался Ровецкий. – А теперь не будете ли Вы любезны оставить меня в покое? Право же, эта светская беседа меня утомила, а созерцать Вашу физиономию – сомнительное удовольствие.
- Не пожалейте! – воскликнул Бандера. – Возможно, Вы упускаете свой последний шанс, Ваше высокопревосходительство.
- Не трудитесь меня убеждать, – сказал Ровецкий. – И не делайте предложений, которых не сможете выполнить. Пока немцы терпят убедительное поражение, все Ваши прожекты не стоят ломаного гроша.
- Да нет, зачем же сразу угрожать, - рассмеялся Бандера, но как-то неуверенно и жалко, что не ускользнуло от внимания собеседника. – Я поговорить пришёл, тем более, что обстоятельства, как Вы верно изволили заметить, переменились. Теперь Вы – арестованный преступник, а я – в некотором смысле хозяин положения. Как странно распорядилась жизнь… Вот, смотрите, – он поднял кверху свою левую руку, так, чтобы Ровецкий мог хорошо её рассмотреть. На безымянном пальце Бандеры красовался массивный стальной перстень.
Лёгким движением большого пальца Бандера неожиданно сдвинул в сторону печатку, обнажив под ней внушительных размеров углубление, заполненное каким-то белым порошком.
- Как Вы думаете, что это такое? – осведомился Бандера. Говорил он по-польски, довольно правильно, но с тем отвратительным базарным акцентом, с которым обычно говорят на этом языке галичане.
- Полагаю, яд, – отозвался Ровецкий.
- Сильно действующий яд, – довольно ухмыльнулся Бандера. Мне достаточно было лёгкого движения руки в сторону Вашего лица, а Вам – вдохнуть самую малость этого порошка в свои лёгкие – и через минуту искуснейший из врачей не смог бы спасти Вашу жизнь, генерал! – с этими словами Бандера поспешно захлопнул крышку своего адского тайника. Массивная печатка со звонким щелчком вернулась на место. – Между прочим, немцы именно для этого и послали меня к Вам. Гиммлер лично поручил мне Вас отравить. Как Вы думаете, почему я этого не сделал?
Ровецкий пожал плечами, стараясь казаться равнодушным, хотя по спине у него побежал холодок – не от страха за свою жизнь, нет – от страха перед тем убийственным спокойствием, с которым крысоподобный галичанин рассуждал о способах уничтожения себе подобных. Возможно, впервые Ровецкий по-настоящему задумался о том, какой жуткий человек сидит сейчас перед ним.
Крысоподобный человечек
- Понятия не имею, - сказал он. - Не для того же, в самом деле, чтобы похвастать передо мною своим влиянием на немцев. Мы оба достаточно взрослые люди, чтобы понимать: немцы прислушиваются только к себе.
- Разумеется, - осклабился Бандера. – Именно поэтому Вы, генерал, нужны мне сейчас живым. А я нужен Вам, хоть Вы и не отдаёте себе в этом отчёта.
- Зачем же это Вы мне нужны? – спросил Ровецкий. – Я предпочитаю не иметь ничего общего с фашистскими прихвостнями.
- Ну, вот, - всплеснул руками галичанин. – Опять Вы меня оскорбляете, генерал. Ей-богу, я уже начинаю жалеть, что трачу на Вас время.
- Хоть Бога не поминайте всуе, - проворчал Ровецкий, но Бандера не обратил на его слова никакого внимания.
- Видите ли, пан генерал, - продолжал он невозмутимо. – Немцы действительно считают, что я служу им. Гиммлер мне доверяет. Как видите, он дозволил нам встретиться без свидетелей. Удивлены? Да-да, за нами никто не подглядывает. Если бы Вы решили меня сейчас придушить, мне никто даже не пришёл бы на помощь. Но ведь Вы этого не сделаете, генерал, - тут Бандера не без самодовольства усмехнулся. – Не сделаете по двум причинам. Во-первых, я всегда могу пустить в дело свой яд, а во-вторых, Вы ведь ни единому моему слову не верите, так? Можете не отвечать, всё и без слов понятно. А раз так, Вы будете стоять и слушать меня так же точно, как слушали бы на моём месте Гиммлера… Странно, не находите? Я, немецкий, как Вы выражаетесь, прихвостень, вожу немцев за нос и отказываюсь выполнить их прямое приказание. А вот Вы, такой весь из себя гордый и непримиримый, принуждены слушать Гиммлера, стоя по стойке «смирно» и не смея ему толком возразить, точно рядовой перед своим фельдфебелем.
- Послушайте, пан Бандера! – прервал назойливого гостя Ровецкий. – Если Вы пришли сюда, чтобы лишний раз меня унизить, то напрасно тратите время: меня Ваши мнения совершенно не интересуют. Если же у Вас ко мне дело, то почему бы сразу не перейти к нему?
На лице визитёра снова мелькнула довольная ухмылка.
- Ну, вот, пан генерал, отчасти я уже добился своего, – заметил он, с торжеством, но при этом самым дружелюбным и вкрадчивым тоном, на какой только был способен. – Вы вышли из себя, от Вашей невозмутимости больше ничего не осталось. Более того: Вы торопитесь, пан генерал, торопитесь настолько, что не стесняетесь обнаружить передо мной свою заинтересованность. По сути, Вы у меня уже в кармане. Так что придётся Вам набраться терпения – в отличие от Вас, мне спешить некуда.
- Освободите мне койку, - потребовал Ровецкий. – Я уже немолод, чертовски устал, час поздний, к тому же это Вы у меня в гостях, а не я у Вас. Извольте вести себя вежливо… Хотя, какой вежливости я требую от лакея?!
Эти слова Бандера пропустил мимо ушей – он, казалось, был слишком захвачен и очарован перспективами, которые в эту минуту перед ним открывались и которыми он собирался поделиться с этим упрямым поляком.
- Видите ли, пан генерал, мы с вами птицы разного полёта. Вы – человек военный, для Вас присяга, честь, Родина – это абсолютные понятия. Я – революционер. У меня тоже есть свои понятия о долге и чести, но Вам они, вероятно, покажутся непонятными и даже безнравственными. Воля Ваша. Одно нас, во всяком случае, точно роднит. Я, как и Вы, верен своему Отечеству. И охотно пожертвую за него всем. Всем, понимаете? Не только жизнью, но и честью. Вам нужна свободная Польша? Отлично, мне это только на руку. Но и мне не в меньшей степени нужна свободная Украина. Понимаете?
- Свободная Украина? Под немцами? – иронично осведомился Ровецкий.
- Вы судите по внешности и даже не пытаетесь заглянуть в суть вещей, - добродушно улыбнулся Бандера. – Да, немцы были мне нужны – до поры, до времени, чтобы скинуть москалей. Они ведь так рвались на восток, эти смешные немцы, возомнившие, будто одни европейцы выше в расовом отношении других европейцев же. Я подыграл им. Они прогнали с Украины москалей и пошли себе на Москву, оставив меня полным хозяином Украины. Не этого ли я добивался?
- Что же Вы тогда делаете здесь? – ехидно спросил Ровецкий. – Почему Вы не на Украине, где немцы, по вашим же словам, оставили Вас полновластным хозяином? Реальность опровергает Ваши слова, пан Бандера!
- Вы опять судите по внешности, – ответил Бандера невозмутимо.
- Почему же? – охотно отозвался Ровецкий. Против воли этот неожиданный спор стал его занимать. - Немцы не уходили с Украины. Или гауляйтер Кох[3] – Ваше «альтер эго»? Или, может быть, он у Вас на жаловании?
По лицу Бандеры стало видно, что аргумент Ровецкого попал в самую точку. Ответить на это было нечего.
- Самое же главное, пан Бандера, – продолжал Ровецкий, – что все Ваши радужные надежды на освобождение Украины от москалей руками немцев пошли прахом. Русские, как известно, наступают. Немцев с территории Украины они выставили, из Белоруссии тоже, бои, насколько я могу судить, идут на подступах к Варшаве. Где же Ваши надежды, пан Бандера?!
- Не торопитесь, пан генерал! – отозвался Бандера. – Не торопитесь с выводами! Военное счастье переменчиво. Кому, как не Вам знать об этом? Сегодня москали стоят под Варшавой. Кстати, странно, что Вас это радует, не находите?
- Между москалями и немцами я, не колеблясь, выбрал бы первых, - сказал Ровецкий. – Да, они отняли Кресы[4], но они не посягали на коронные земли[5]. И, насколько мне известно, никогда не говорили, что собираются извести поляков под корень. От Ваших же хозяев, пан Бандера, я слышу это чуть ли не каждый день – мерзавцы полагают, будто я не знаю немецкого. Да и от Вас самого слышал неоднократно.
– Москали могут и не взять Варшаву, – заметил Бандера. – Скажите, пан генерал, Вы что-нибудь слышали об Оружии Возмездия?
Разумеется, до Ровецкого доходили смутные слухи о том, что немцы ведут работу над оружием небывалой разрушительной силы – но он привык быть реалистом, к тому же достаточно хорошо знал доктора Геббельса, чтобы доверять слухам, расползавшимся из его ведомства. Дело немцев со всей очевидностью клонилось к полному краху, тут чего не выдумаешь, чтобы только поддержать моральный дух многократно битых войск?
- Слышал, - равнодушно сказал Ровецкий. – Но полагаю, что мы оба – достаточно взрослые люди, чтобы не верить сказкам о чудо-оружии. Геббельс врёт – у него профессия такая. А нам-то зачем принимать на веру его враньё?
- И опять же – не торопитесь! – воскликнул Бандера, и глаза его возбуждённо засверкали. – Полагаю, Вы слышали про Вашу знаменитую соотечественницу… Ну, про эту польку, первую женщину-профессора[6], она ещё замуж вышла за какого-то француза, убей Бог, забыл фамилию.
- Если Вы про Марию Склодовскую, то да – я слышал о ней, - сказал Ровецкий. – Но какое отношение это имеет к делу?
- Огромное! – воскликнул Бандера. Его возбуждение нарастало. – Я ведь, как Вы верно изволили подметить, террорист. И как всякий террорист, очень интересуюсь всевозможной взрывчаткой. Атомная энергия в нашем деле, я Вам скажу, – исключительно полезная штука. Одним взрывом можно снести целый город с миллионным населением. Что Вы об этом скажете? Так вот, немцы работают над созданием атомной бомбы, и уверяю Вас, она вот-вот будет готова.
- Цыплят по осени считают, – усмехнулся Ровецкий. – Вот когда будет готова, тогда и поговорим.
- Тогда москали покатятся от Варшавы быстрее собственного визга! – почти крикнул Бандера. – Разумеется, те из них, кто уцелеет, - тут он кровожадно ухмыльнулся, и Ровецкий невольно подумал, что под крысиной маской, пожалуй, скрывается крокодил. Ну, или по крайней мере, гремучая змея. – А немцы, - продолжал меж тем Бандера, - быстро пойдут вперёд, на Москву, на Сталинград, и дальше – до Урала. И им очень понадобится наша помощь. Их силы, как Вы сами изволите видеть, порядком истощены, так что они будут остро нуждаться в преданных людях из местных. Нам это только на руку. Пусть немцы идут себе на Урал, а нас оставят распоряжаться на Украине и в Польше своими приказчиками. Гадко? Пусть! Тысячу раз пусть! Но когда немцы разобьют москалей – а они их разобьют, не сомневайтесь, - мы первыми поздравим их с великой победой сумрачного германского гения над вековым азиатским варварством. Поздравим от лица независимых Польши и Украины, как верные союзники великой Германии, имеющие право на свою долю русского пирога.
- Сумрачный германский гений? – переспросил Ровецкий, более для того, чтобы прервать эту словесную диарею, выслушивать которую становилось всё невыносимее. – Сдаётся мне, что это не Ваши слова, пан Бандера.
- Это какой-то поэт начала века, - отмахнулся Бандера. – Я не помню его фамилии, если Вас это интересует. Но ведь мы с Вами не поэзию обсуждаем. Речь идёт о будущем двух наших держав.
Ровецкий задумался. Он судорожно пытался сообразить, чего же, в конечном счёте, хочет выудить у него этот крысоподобный человечишка с повадками лакея и душой разбойника. Его мнение относительно сотрудничества с немцами? Но это мнение он не раз высказывал самим немцам, враги хорошо знали, что ни на какое сотрудничество он не пойдёт и никаким союзником великой Германии не признает себя ни за какие коврижки. Стоило подсылать к нему этого напыщенного индюка, чтобы лишний раз услышать об этом. Его мнение относительно перспектив самой Германии в войне? Но тут двух мнений быть не может, и даже среди самих немцев самые дальновидные уже поняли, что война проиграна, и ищут способы, чтобы успеть вовремя соскочить с терпящего крушение нацистского поезда. Так чего же ему нужно, этому наперснику Гиммлера, иезуитски подсаженному в элитный барак Целленбау[7] под видом узника?
- Что-то я не пойму, Вам-то какой резон предлагать мне всё это? – произнёс, наконец, Ровецкий. – С чего бы вдруг Вам заботиться о будущем Польши? Разве то, что она сейчас под немцами, Вас не устраивает? Разве не об этом Вы старались, начиная с 1933 года? Не по доброте же душевной Вы предлагаете мне соучастие. Какова же тут Ваша собственная выгода, пан Бандера?
- Элементарно! – Бандера просиял, однако голос его не утратил былой вкрадчивости. – Или Вы забыли, пан Ровецкий, что между нашими державами имеется небольшой территориальный спор. Совсем небольшой, пять областей, которые Вы, поляки, склонны полагать польскими «восточными кресами», я же считаю исконно украинскими землями. Итак, суть моего предложения, полагаю, Вам понятна. Я Вам – свободу и Польшу, Вы мне – Кресы. Полагаю, это вполне приличная сделка.
- А Волынь? – спросил Ровецкий с ехидцей.
- Что – Волынь? – на лице Бандеры отразилось крайнее недоумение, и лишь зрачки его крысиных глазок выдавали, что он ждал этого вопроса.
- Поляков, убитых на Волыни Вашими резунами, Вы мне теперь прикажете считать якоже не бывшими, я правильно Вас понимаю? И о резне львовской профессуры – тоже забыть?
- Признаю, признаю, - Бандера сделал энергичный жест руками. – Между двумя великими народами порой случаются мелкие недоразумения, особенно в условиях неясности границ, - тут Бандера снова плотоядно ухмыльнулся. – Но подлинно велик тот народ, кто умеет забыть прошлые обиды ради будущего. Сегодня у нас общий враг – это москали. И общая цель – независимость. Полагаю, она стоит того, чтобы закрыть глаза на некоторые, так скажем, несущественные разногласия. Про то, что на кону Ваша собственная свобода, я уж и не говорю. Соглашайтесь, пан Ровецкий, ей-богу, я предлагаю Вам выгодную сделку!
- Вот в этом-то и разница между нами, пан Бандера! – воскликнул Ровецкий с жаром. – В том, что для Вас человеческая жизнь – «несущественные разногласия». Ну, подумаешь, перебили миллион – другой человек, эка мелочь! А вот я как-то не привык переступать через кровь своих сограждан, я, знаете ли, военный, и почитаю своим долгом защищать тех, кто не в силах защитить себя сам. Вашим хозяевам это должно быть хорошо известно. Про то, что Вы предлагаете мне журавля в небе, не имея даже синицы в руке, я уж и не говорю, - закончил генерал в тон своему собеседнику.
Бандера вскочил, как будто Ровецкий его ударил.
- У меня нет хозяев! – выкрикнул он, брызгая слюной. – Я служу только самостийной Украине!
Ровецкий рассмеялся.
- Вот и Вы вышли из себя, пан Бандера, - заметил он. – Куда делся Ваш прежний заискивающий тон? Полагаю, теперь я могу считать, что Вы у меня в кармане, так ведь выходит по Вашей логике?
Эти слова смутили предателя. Он густо покраснел и хотел было вернуться на прежнее место, но Ровецкий опередил его, демонстративно плюхнувшись на койку и закинув обе ноги на её спинку. Сконфуженный, Бандера так и остался стоять посередине камеры.
- Не спешите с ответом, пан Ровецкий, – проговорил он после минутной паузы. – Обдумайте моё предложение. Собственно, Вам ничего и делать не придётся – просто черкните своим соратникам письмецо, в котором сообщите, что кресы, скорее всего, потеряны для Польши окончательно и что во имя Польши и всё такое…
- Я не пойму, пан Бандера, – перебил его Ровецкий, – Вы действительно такой идиот или прикидываетесь? Во-первых, напиши я такое письмо, мои соратники сочтут меня ренегатом, а стало быть, Вы не получите ровным счётом никакой выгоды. А во-вторых, даже согласись я на Ваше гнусное предложение – Вы забываете, что немцы держат меня в строгой изоляции. Моё письмо просто не покинет пределов этой камеры.
- Вы забываете, что я имею свободный выход из лагеря, – возразил Бандера. – от Вас требуется только написать письмо – карандаш и бумага у меня с собой. Передать его на свободу – это уже моя задача.
- Вы? – Ровецкий от души расхохотался. – Да моё письмо сочтут фальшивкой, если оно будет передано Вами. Неужели Вы держите моих людей за дураков?
- Итак, Вы отказываетесь дать мне необходимые гарантии? – спросил Бандера с тоном явной угрозы.
- Вы совершенно правильно меня поняли, – отозвался Ровецкий. – А теперь не будете ли Вы любезны оставить меня в покое? Право же, эта светская беседа меня утомила, а созерцать Вашу физиономию – сомнительное удовольствие.
- Не пожалейте! – воскликнул Бандера. – Возможно, Вы упускаете свой последний шанс, Ваше высокопревосходительство.
- Не трудитесь меня убеждать, – сказал Ровецкий. – И не делайте предложений, которых не сможете выполнить. Пока немцы терпят убедительное поражение, все Ваши прожекты не стоят ломаного гроша.
[1] Ровецкий в 1938 году был всего лишь полковником и «командовать крупными манёврами» никак не мог. Он командовал всего лишь одной из воинских частей польской армии. Но для Бандеры, ещё недавно – мелкого террориста, полковник Ровецкий вполне мог казаться большой шишкой.
[2] Бандера лукавит. В 1938 году он находился во Львовской тюрьме и видеть Ровецкого никак не мог. Из тюрьмы он был выпущен немецкими оккупантами в 1939 году, после разгрома Польши. Абвер поручил главарю украинских «националистов» организацию террористической борьбы против СССР, за что бандеровцы с охотой взялись.
[3] Рейхскомиссар Украины. Отличался исключительным презрением к украинцам.
[4] Восточные Кресы – так в польской литературе и публицистике называют территории Западной Украины и Западной Белоруссии, отошедшие к СССР в 1939 году. Польша до сих пор продолжает считать эти земли своими.
[5] Коронные земли – так у поляков называются этнические польские территории.
[6] И снова неточность. Мария Склодовская-Кюри, о которой идёт речь, не была первой женщиной-профессором. Первой была Софья Ковалевская, Мария же Склодовская стала первой женщиной – Нобелевским лауреатом и первым человеком, кто удостоился Нобелевской премии дважды.
[7] Целленбау – элитный барак в концлагере Заксенхаузен, где немцы содержали наиболее важных узников. Содержали в относительно сносных условиях по сравнению с обычными заключёнными. Но многие узники впоследствии были расстреляны.
Продолжение следует.
Journal information