Оболганный генерал

Иван Павлович Романовский

Когда после Новороссийской катастрофы морально надломленный Деникин решил оставить пост главнокомандующего и отбыл в эмиграцию, вместе с ним отбыл и Иван Павлович. Как оказалось - навстречу собственной гибели. В том же 1920 году в Константинополе Романовский был убит. Мстислав Харузин, бывший офицер деникинской контрразведки, произвёл по нему несколько выстрелов в то время, когда Иван Павлович, сопроводив бывшего Главнокомандующего в русскую дипмиссию в Константинополе, вышел отдать распоряжения относительно важных документов, остававшихся на корабле. Харузин принадлежал к числу тех, кто обвинял Романовского во всех неудачах Белого Движения. Правда, сам он всю Гражданскую войну пробыл на тыловых должностях, купаясь в атмосфере сплетен, заговоров и интриг в то время, как другие проливали свою кровь на фронте. "Этот удар доконал меня, - написал о смерти Романовского Деникин. - Сознание помутнело, и силы оставили меня — первый раз в жизни. Моральных убийц Романовского я знаю хорошо. Физический убийца, носивший форму русского офицера, скрылся. Не знаю, жив ли он, или правду говорит молва, будто для сокрытия следов преступления его утопили в Босфоре. Генерал Хольмэн, потрясенный событием, не могший простить себе, что не оберёг Романовского, не настояв на нашем переезде прямо на английский корабль, ввел в посольство английский отряд, чтобы охранить бывшего русского главнокомандующего… Судьбе угодно было провести и через это испытание. Тогда, впрочем, меня ничто уже не могло волновать. Душа омертвела". "Подлым убийством из-за угла" назвал убийство Романовского новый главнокомандующий белыми войсками на Юге России Пётр Врангель. Так закончилась жизнь человека, который при более благоприятном для белых стечении обстоятельств вполне мог бы пополнить собой когорту национальных героев России.

Романовский родился на Луганщине в семье артиллерийского офицера. Окончил кадетский корпус, Константиновское артиллерийское училище. В 1903 году окончил Академию Генерального Штаба, и с тех пор работал на штабных должностях.

У обывателя зачастую представление о штабных офицерах - как о каких-то едва ли не тыловых крысах, не нюхавших пороху, чья деятельность протекает вдали от передовой, среди карт и прочих бумажек, без особого риска для жизни. Но поразительный факт: в Первую Мировую войну огромное число именно штабных офицеров оказалось представлено к Ордену Святого Георгия, заслужить который можно было лишь личной доблестью. И немудрено. Не говоря уже о том, что армия без штаба - неорганизованная толпа, что штаб - мозг армии, призванный планировать и рассчитывать множество различных параметров, неучёт которых ежеминутно грозит армии катастрофой, не говоря о бессонных ночах, которые штабные офицеры проводили за картами, планируя будущие операции, высчитывая необходиые для этих операций ресурсы, стоит помнить, что штабные нередко выезжали на передовую, дабы иметь максимально адекватные и актуальные представления о ходе боевых действий, а оказавшись на передовой - случалось, что принимали на себя команду и лично водили бойцов в атаку. Особенно участились подобные случаи в 1915 году, когда стремительное наступление немцев зачастую ставило штабы под прямой удар атакующего противника - и начальникам штабов приходилось собирать "с миру по нитке" и занимать оборону, давая возможность строевым частям организованно отойти и перегруппироваться.

Не обошла стороной боевая работа и штабиста Ивана Романовского, за плечами которого уже была к тому времени одна война - Русско-Японская. Уже 9 сентября 1914 года Иван Павлович был представлен к награждению георгиевским оружием "за то, что, принимая в бою 4 - 7-го августа самое энергичное участие, подвергая свою жизнь явной опасности, исполнял боевые поручения по сбору сведений о положении дел, чем способствовал верной оценке и удачным действиям дивизии". 24 июня 1915 года "полковник Романовский вместе со своим штабом ринулся с передовыми цепями полка, когда они были под самым жестоким огнём противника. Некоторые из сопровождавших его были ранены, один убит и сам командир… был засыпан землей от разорвавшегося снаряда". Февральская революция застала его в должности генерал-квартирмейстера штаба 10-й армии. С марта 1917 года он становится начальником штаба 8-й армии, командует которой генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Так впервые пересеклись судьбы Романовского и будущего первого главнокомандующего белой Добровольческой Армии.  Их именам предстояло в дальнейшем стоять рядом до самой смерти Корнилова.

18 июля 1917 года Корнилов становится верховным главнокомандующим - и тут же назначает Романовского, твёрдого и мужественного офицера, генерал-квартирмейстером Ставки. Сделано это было неспроста: Корнилов с самых первых дней после своего возвращения на фронт (после кратковременного командования войсками Петроградского округа в первые послереволюционные дни) озаботился оздоровлением армии и восстановлением её боеспособности, изрядно пошатнувшейся после либеральных "реформ" временного недоправительства. Главнокомандование он принимал с условием, что его программа оздоровления армии будет принята - и начал собирать вокруг себя офицеров-единомышленников.

Это был период, когда русский фронт, стоявший накануне несомненной победы, после революции затрещал по швам. В воинские части хлынули разномастны агитаторы, проповедовавшие то "справедливый мир без аннексий и контрибуций", то "братания" с находившимися во вражеских окопах "братьями по классу". У офицеров отобрали оружие, а судьбу боевых операций решало теперь не командование, а возникшие по почину "временных" солдатские комитеты, сплошь и рядом отказывавшиеся не только идти в наступление, но и оборонять уже занятые позиции. Шкурничество зловонной волной затопило армию, то, что громадные русские территории находились под немецкой и австрийской оккупацией, что захватчики подвергают террору местное население, уже не интересовало окончательно запутавшихся в дебрях текущей политики солдат, мечтавших только об одном - поскорее бы домой, туда, где односельчане делят помещичьи земли, а то ведь, неровен час, обделят...Корнилов стремился покончить с этой вакханалией, восстановить единоначалие и воинскую дисциплину и перейти в наступление. Он не меньше истосковавшихся по дому солдат мечтал закончить войну - но на условиях полной и окончательной победы, что одно только и могло гарантировать прочный послевоенный мир. И Романовский был ему в этом надёжной опорой.

Корниловцы в Быховской тюрьме. Цифрами обозначены: 3 - А.И. Деникин, 4 - Л.Г. Корнилов, 8. - И.П. Романовский

Когда в августе 1917 года развернулись события, не вполне оправданно вошедшие в историю как "корниловский мятеж", Иван Павлович активно поддержал Верховного, за что в итоге был арестован и оказался в Быховской тюрьме вместе с Корниловым, Деникиным, Марковым и другими будущими героями Белого Движения. После большевистского переворота генерал Духонин, желая спасти жизни быховских узников, организовал их побег. Бывшие участники "корниловского мятежа" оказались на Дону, где генерал Алексеев уже формировал будущую Белую Армию. В ноябре 1917 года на Дон прибыл и Иван Павлович Романовский, с декабря того же года возглавивший строевой отдел штаба Добровольческой Армии. Со 2 февраля 1918 года Романовский - начальник штаба Главнокомандующего Добровольческой Армии, что наглядно показывает всю степень доверия, которой пользовался Иван Павлович у генерала Корнилова. Сохранил он этот пост и при Антоне Ивановиче Деникине, с которым его связывала тесная дружба.

Как же так получилось, что человек, пользовавшийся безраздельным доверием генерала Корнилова, несмотря на безоговорочный авторитет последнего в рядах белых добровольцев (достаточно сказать, что даже монархист Дроздовский вёл свой отряд из Румынии не просто на борьбу с большевиками, но именно на соединение с Корниловым), сделался оъектом всеобщей ненависти и осуждения, так что даже корниловцы-ударники замышляли его убить? Отчасти пролить свет на этот вопрос позволяют "Очерки Русской Смуты" А.И. Деникина.

"Романовский был деятельным и талантливым помощником командующего армией, - пишет Антон Иванович, - прямолинейным исполнителем его предначертаний и преданным другом. Другом, с которым я делил нравственную тяжесть правления и командования и те личные переживания, которые не выносятся из тайников души в толпу и на совещания. Он платил таким же отношением. Иногда — в формах трогательных и далеко не безопасных. «Иван Павлович имел всегда мужество, — говорит один из ближайших его сотрудников по штабу, — принимать на себя разрешение всех, даже самых неприятных вопросов, чтобы оградить от них своего начальника».

Деникин и Романовский в штабном автомобиле

В чем заключалась тайна установившихся к нему враждебных отношений, которые и теперь еще прорываются дикой, бессмысленной ненавистью и черной клеветой? Я тщательно и настойчиво искал ответа в своих воспоминаниях, в письменных материалах, оставшихся от того времени, в письмах близких ему людей, в разговорах с соратниками, в памфлетах недругов... Ни одного реального повода — только слухи, впечатления, подозрительность.

Служебной деятельностью начальника штаба, ошибками и промахами нельзя объяснить создавшегося к нему отношения. В большом деле ошибки неизбежны. Было ведь много учреждений, несравненно более «виновных», много грехов армии и властей, неизмеримо более тяжелых. Они не воспринимались и не осуждались с такой страстностью.
Но стоит обратить внимание, откуда исключительно шли и идут все эти обвинения, и станет ясным их чисто политическая подкладка. Самостоятельная позиция командования, не отдававшего армии в руки крайних правых кругов, была причиной их вражды и поводом для борьбы — теми средствами, которые присущи крайним флангам русской общественности. Они ополчились против командования...

Психология общества, толпы, армии требует «героев», которым все прощается, и «виновников», к которым относятся беспощадно и несправедливо. Искусно направленная клевета выдвинула на роль «виновника» генерала Романовского. Этот «Барклай де Толли» добровольческого эпоса принял на свою голову всю ту злобу и раздражение, которые накапливались в атмосфере жестокой борьбы.

К несчастью, характер Ивана Павловича способствовал усилению неприязненных к нему отношений. Он высказывал прямолинейно и резко свои взгляды, не облекая их в принятые формы дипломатического лукавства. Вереницы бывших и ненужных людей являлись ко мне со всевозможными проектами и предложениями своих услуг: я не принимал их; мой отказ приходилось передавать Романовскому, который делал это сухо, не раз с мотивировкой, хотя и справедливой, но обидной для просителей. Они уносили свою обиду и увеличивали число его врагов" (конец цитаты).

Бездельные и бессовестные "общественные деятели", искавшие себе синекуру при Белой Армии и ещё так недавно активно сотрудничавшие с немецкими оккупантами, не получив от начальника штаба просимого, распускали о нём грязные слухи, называли его "масоном", "социалистом" и "врагом гвардии". К несчастью, в этот хор тыловых интриганов оказался вплетён и голос боевого генерала М.Г. Дроздовского, посчитавшего, что Романовский, ревностно оберегающий интересы "привилегированной касты" первопоходников, к которой он принадлежал сам, умышленно ставит дивизию Дроздовского на самые опасные участки фронта и умышленно же её ослабляет. Дроздовскому, как заботливому отцу-командиру, безусловно, были дороги интересы родной дивизии, которую он сам сформировал и провёл через всю Украину походным порядком. Но Михаил Гордеевич не учитывал, что Романовскому приходилось планировать операции в масштабах не дивизии, а армии в целом, самой же армии приходилось воевать против десятикратно превосходящего противника. Обстановка диктовала необходимость подчас жертвовать теми или иными частями во имя общего успеха армии, и все части испытывали одинаковые трудности, чего Дроздовский по горячности своего характера не замечал. Впрочем, Михаил Гордеевич понимал, что такое воинская дисциплина и субординация, и не раз ему приходилось урезонивать своих не в меру пылких сторонников, замышлявших убийство начальника штаба. Обо всём этом я уже имел удовольствие писать.

И.П. Романовский - начальник штаба Главнокомандующего ВСЮР

На обвинения же в "масонстве" и "социализме" Иван Павлович отвечал сам: «Меня, почему-то, считают республиканцем, но подумайте сами, разве я могу им быть? Зная Ваши убеждения, скажу, что я такой же республиканец, как Вы и Вам подобные. Нельзя же, в самом деле, обвинять человека в совершенно противных ему убеждениях, только потому, что он находит некоторые поступки наших монархически настроенных офицеров, совершенно недопустимыми и, открыто их осуждает.

Да, я считаю некрасивым, когда, например, как часто бывало, наши офицеры, собравшись в ресторане и изрядно подвыпив, начинали требовать, чтобы музыканты играли наш гимн и, пьяными голосами начинали его распевать, вызывая понятное возмущение находящейся там и проходящей мимо, публики, доставляя злорадную радость всем нашим противникам. Если я эти поступки открыто и порицал, то это еще очень далеко от того, что дало бы право указывать на мое, якобы, республиканство. Но и Вы согласитесь со мною, что исполнение нашего, полного красоты и величия национального гимна, в ресторане, да еще в такую страдную пору, какую мы переживаем, есть его оскорбление. Бог даст, придет время, глубоко верю, что такое время придет, когда весь русский народ, сознательно, от всей души запоет «Боже Царя храни», а, пока, не с такими выходками, а с осторожной заботой и лаской надо подходить к идее Монархии у нас в России» (конец цитаты).

Думается, что не случайно именно в этом году, отмеченным как столетием революционной катастрофы, так и оживлением общественной дискуссии вокруг Белого Движения (в связи с установкой в петербурге мемориальной доски в честь А.В. Колчака) Господь свёл воедино день величайшего из христианских торжеств и 140-летний юбилей одного из самых непонятых героев Белого Дела. По-моему, в этом есть недвусмысленный знак: без исторической реабилитации Белого Движения, без доброй памяти о его вождях никакие разговоры ни о возрождении русского патриотизма, ни о духовных скрепах общества всерьёз невозможны. И уж если мы сегодня говорим об исключительной роли Православия в нашей истории и нашей культуре, то самое время склонить головы и перед доброй памятью тех, кто сто лет назад пытался удержать Россию на краю революционной бездны, защитить страну от утраты духовной идентичности, а Церковь - от погрома.