К оврагу, где травы рыжели от крови,
Где смерть опрокинула трупы на склон,
Папаху надвинув на самые брови,
На черном коне подъезжает барон.
Он спустится шагом к изрубленным трупам,
И смотрит им в лица, склоняясь с седла, -
И прядает конь, оседающий крупом,
И в пене испуга его удила.
И яростью, бредом ее истомяся,
Кавказский клинок - он уже обнажен -
В гниющее красноармейское мясо, -
Повиснув к земле, погружает барон.
Скакун обезумел, не слушает шпор он,
Выносит на гребень, весь в лунном огне, -
Испуганный шумом, проснувшийся ворон
Закаркает хрипло на черной сосне.
И каркает ворон, и слушает всадник,
И льдисто светлеет худое лицо.
Чем возгласы птицы звучат безотрадней,
Тем, сжавшее сердце, слабеет кольцо.
Глаза засветились. В тревожном их блеске -
Две крошечных искры, два тонких луча...
Но нынче, вернувшись из страшной поездки,
Барон приказал: "Позовите врача!"
И лекарю, мутной тоскою оборон,
(Шаги и бряцание шпор в тишине),
Отрывисто бросил: "Хворает мой ворон:
Увидев меня, не закаркал он мне!
Ты будешь лечить его. Если ж последней
Отрады лишусь - посчитаюсь с тобой!"
Врач вышел безмолвно и тут же в передней,
Руками развел и покончил с собой.
А в полдень, в кровавом Особом Отделе,
Барону, в сторонку дохнув перегар,
Сказали: "Вот эти... Они засиделись:
Она - партизанка, а он - комиссар".
И медленно, в шепот тревожных известий, -
Они напряженными стали опять, -
Им брошено: "На ночь сведите их вместе,
А ночью - под вороном - расстрелять!"
И утром начштаба барону прохаркал
О ночи и смерти казненных двоих...
"А ворон их видел? А ворон закаркал?" -
Барон перебил... И полковник затих.
"Случилось несчастье! - он выдавил (дабы
Удар отклонить - сокрушительный вздох), -
С испугу ли, - все-таки крикнула баба, -
Иль гнили объевшись, но... ворон издох!"
"Каналья! Ты сдохнешь, а ворон мой - умер!
Он, каркая, славил удел палача!" -
От гнева и ужаса обезумев,
Хватаясь за шашку, барон закричал:
"Он был моим другом. В кровавой неволе
Другого найти я уже не смогу!" -
И, весь содрогаясь от гнева и боли,
Он отдал приказ отступать на Ургу.
Стенали степные поджарые волки,
Шептались пески, умирал небосклон...
Как идол, сидел на косматой монголке,
Монголом одет, сумасшедший барон.
И шорохам ночи безсонной внимая,
Он призраку гибели выплюнул: "Прочь!"
И каркала вороном глухонемая,
Упавшая сзади, даурская ночь.
************
Я слышал: в монгольских унылых улусах,
Ребенка качая при дымном огне,
Раскосая женщина в кольцах и бусах
Поет о бароне на черном коне...
И будто бы в дни, когда в яростной злобе
Шевелится буря в горячем песке, -
Огромный, он мчит над пустынею Гоби,
И ворон сидит у него на плече.
PS. И несколько слов от себя. Автор этих стихов - поэт-белоэмигрант Арсений Несмелов. Несмелов был не просто белогвардейцем. В эмиграции он вступил в т.н. "русскую фашистскую партию". Активно сотрудничал с японцами в годы Второй Мировой войны. Но даже для такого человека Унгерн казался каким-то уж чересчур инфернальным. Даже (!!!) Несмелов не нашёл для Унгерна добрых слов. Баллада его жуткая. И образ главного героя оставляет ощущение только беспредельной жути. Не положительный герой Унгерн для Несмелова. О Колчаке поэт писал совсем в других интонациях.
Journal information