На рождественском празднике детям были поручены роли ангелов. Режиссёр-постановщик не проявил доверия к юному возрасту, роли, не вполне согласно с Писанием, оказались краткими и к тому же без речей. По этой причине, надо думать, выслушав аплодисменты и получив подарки от Деда Мороза (отличие коего от святого Николая-угодника не вызывало сомнений даже у самых молодых и неопытных), они, вопреки окружающей обстановке, ведут себя сдержанно и чинно. Ангельские крылья всё ещё блестят за спиной, а они, склонившись за взрослым столом, погрузились в изучение каталога икон.
Одной из них, пожалуй, не нужны ни крылья, ни белое вуалевое платье, чтобы ангел в её лице убедил бы хоть самого Станиславского. О другой же некий острослов, оценив чёрный блеск её глаз и кудрей, заметил что-то в связи с живописью Врубеля. Но Станиславский и ею был бы счастлив. Богу ведомо, каким образом и в каких пропорциях сошлась здесь эллинская, славянская, англо-саксонская и левантинская кровь: бабушки восхищаются в голос, родители улыбаются – и всякий взгляд, случайно упавший на эту группу, остаётся прикован к ней несколько лишних секунд.
Иконы греческой работы на глянцевых страницах каталога не нарушают гармонию ни рафаэлевским сладкообразием, ни сладкозвучием имён: «И Хрисофитиса», «И Гликофилуса»… За краткими репликами стоит глубокое знание дела:
– Синий цвет сюда очень идёт… Здесь Младенец так нежно улыбается… Эта красивее всех… Нет, эта!... Эта похожа на мою маму… А эта на тебя.
Пять минут спустя «ангелов» и след простыл: пьют где-нибудь чай с вареньем или снимают обёртку с подарков. И вдруг выяснилось, что с ними вместе иконы разглядывал ещё некто: просто глаз отказывался смотреть в ту сторону, пока «ангелы» были рядом. Что поделаешь, обычная иллюзия зрения.
Оставшись одна у стола, девочка пытается перевернуть страницу каталога: очевидно, её интересует иконография иного стиля. Искорёженные, иссечённые шрамами и швами ладони без пальцев плохо слушаются её, но она добивается своего. Перед ней Петровская икона Пресвятой Богородицы, беззвучный стон, исторгнутый русским народом семьсот лет назад и донесённый техникой даже до последних пределов земли.
И странно было смотреть на них. Если икона видимым образом передаёт невидимую реальность, если в её жёстких линиях, тревожных и печальных красках, скупых, схематичных формах передана нетленная, неземная красота, то кому дано её воспринять? Не тому ли, что полной мерой зачерпнул страданий, кто навсегда лишился земной, всем любезной и всеми искомой красоты?
Жаль, что поэт, проживший долгую жизнь и видевший много горя, глубокомысленно рассуждавший о человеческой красоте – «Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» – не стоял возле этой девочки, не смотрел в её изуродованное огнём пожара лицо, не следил, как горестный образ Пречистой Девы с предвидящим Голгофу Младенцем Сыном отражается в её лишённых бровей и ресниц глазах.
(Макарий (Маркиш), иеромонах. На пороге Церкви. Вопросы и ответы. – М.: Никея, 2011.)
Вот она, та самая Петровская икона. Как судорожно Пресвятая Дева прижала к Себе Божественного Младенца, и с какой болью смотрит на Неё Младенец Иисус. Действительно - безмолвный стон. И очень хорошо понятно, что привлекло в этой иконе девочку-инвалида.
Journal information