Многоконфессиональна ли Россия?

взгляд без предубеждений

То, что мы живём в многонациональной и многоконфессиональной стране, стало уже расхожим штампом. На первый взгляд, нет никаких сомнений в истинности этого тезиса. Между тем, под лозунгом «многонационального государства» русская нация вот уже 80 с лишним лет лишена права на самоопределение. Русские – единственный народ в Европе, не имеющий своего национально-территориального образования (ибо СССР – РСФСР – РФ – это не государство русских, а пресловутое «многонациональное» государство, и публично назвать себя в этом государстве русским – значит почти наверняка заработать ярлык фашиста).

Вот так же и разговорами о многоконфессиональности государственные чиновники отмахиваются от своей законной обязанности (согласно Закону РФ «О свободе совести и религиозных объединениях») помогать православному возрождению. И всё более настойчивы требования «культурной элиты» выставить православных вообще за пределы общественной жизни. Например, требуют, чтобы высшие должностные лица страны на срок действия своих полномочий прекращали своё членство в религиозных конфессиях точно так же, как они прекращают членство в политических партиях[1]. Мол, «президент должен быть президентом всех россиян». Расчёт предельно прост: поскольку ни один действительно верующий христианин на отречение от Церкви (т.е., по существу, от Христа), даже временное, не согласится, политику России будут всецело определять… Не буду говорить кто, чтобы не назвали фашистом.

Я не фашист. Я просто русский православный человек. Просто Россия – моя Родина, и я имею полное право чувствовать себя в ней дома. И чтобы иметь это неотъемлемое право не только на словах, но и на деле, приходится снова и снова осмысливать, кто же мы, русские, собственно, такие.

Лично мне кажется, что социологический критерий многоконфессиональности государства не так безупречен, как кажется. Во-первых, религиозные меньшинства есть везде. Даже в тех странах, где религиозная идеология определяет государственную политику (как, например, Иран или Израиль), духовная жизнь не исчерпывается господствующей конфессией. Причин этого несколько. Тут и всеобщая секуляризация первой половины ХХ века, разрушившая традиционные национальные границы религиозных конфессий, и активная миссионерская работа Римской Католической Церкви в странах «третьего мира», и деятельность новомодных сект, вообще не имеющих национальных корней, и иммиграция… Поэтому строго с точки зрения социологии любое государство многоконфессионально (к слову сказать, в иудейском Израиле в армии имеются не только полковые раввины, но и православные священники и даже мусульманские имамы – их, правда, намного меньше, чем раввинов, и они занимают подчинённое положение). Классификация пропадает. Во-вторых, формальная (социологическая) принадлежность человека к той или иной конфессии не всегда соответствует действительности. Много ли среди нашей номинально православной молодёжи (такой, как показывают опросы, 83%) людей, реально хотя бы сочувствующих Православию? В большинстве случаев ответом на приглашение поговорить о Христе будет кислая мина: «Зачем мне это надо?» Во всём мире сейчас прочно утвердилось подавляющее господство единой «религиозной конфессии» – так называемого «практического» атеизма. Точнее – вопиющего равнодушия к религиозным вопросам. Так что любая социологическая типология государств по конфессиональному признаку неизбежно будет условной.

Этой условности, однако, можно избежать, если вместо социологического критерия использовать иной – исторический. Более того, классификация государств по конфессиональному признаку с позиций исторического критерия даст реальный рецепт религиозной политики правительства. А такая политика даже в демократическом государстве представляется нелишней. Недаром все развитые демократии в Европе включили в свои конституции (!!!) положение об официальной религии (она может быть названа «религией большинства», «основной», «преобладающей» или «государствообразующей», суть от этого не меняется). И некоторые развивающиеся страны, недавно вставшие на путь построения демократического общества (Болгария, Армения, Израиль), уверенно следуют этому примеру. Ведь различные религии, как известно, расходятся не только в вероучительных принципах. У них реально разные политические платформы. Не замечать этого со стороны государства было бы неумно. Причём если традиционные для данной страны конфессии хранят добрую память о веках своего симбиоза с государственными структурами (некоторые из них просто не воспринимают себя в отрыве от государства – как ислам в арабских странах или Православная Церковь в Сербии и Болгарии), в силу чего настроены в целом патриотично, то последователи «иностранных исповеданий»[2] и «новых религиозных движений» чувствуют себя на родине как в чуждой для себя культурной среде. Соответственно, и отношение их к государству колеблется от равнодушного до агрессивно враждебного (какова, например, позиция адвентистов и «свидетелей Иеговы» в России). В интересах государства – усиление позиций (и, соответственно, поддержка) тех религиозных организаций, которые воспитывают своих адептов в традициях патриотизма. Следовательно, круг таких организаций должен быть чётко определён. А ввиду ограниченности бюджетных средств (для России это особенно актуально), выделяемых на поддержку религиозных конфессий, этот круг не должен быть слишком широк. Так что в конечном счёте вопрос о конфессиональной типологии государств – это вопрос более финансовый, нежели социологический или культурный.

Государства одноконфессиональные, согласно историческому критерию – это государства, в которых возникновение и развитие государственности и национальной культуры стабильно связано с одной, вполне определённой конфессией, господствовавшей в данном государстве и покровительствуемой им. Государства многоконфессиональные – это государства, история и культура которых питались одновременно несколькими религиозными конфессиями, ни одна из которых не играла «руководящей и направляющей» роли. Существуют, наконец, и государства внеконфессиональные, изначально возникшие в качестве чисто светских и декларировавшие равенство всех религий. Классические примеры государств первого типа – это Болгария, Сербия, Италия, Испания, арабские страны, Израиль. Государства второго типа – это прежде всего Германия (история которой – это бесконечная история конкуренции католичества и протестантизма), Индия (индуизм – ислам), Япония (буддизм – синтоизм). Классическим образцом государств третьего типа являются США.

К какому же типу государств следует отнести Россию? Очевидно, к первому. Российская государственность изначально формировалась на православной основе[3], более того, не успев как следует встать на ноги, Россия уже осознала свою ответственность за судьбу вселенского Православия. Не Екатерина II и не Александр Освободитель придумали лозунг «Россия – третий Рим», эту формулу уже в XVI столетии знали назубок все грамотные люди. А с конца XVIII в. она оформилась не только в государственную идеологию[4], но и в геополитическую стратегию: был взят курс на построение стратегического военно-политического союза православных народов – греков, сербов, болгар, румын, молдаван, грузин (а также неправославных армян и ассирийцев, в культурном отношении близких Православной Церкви) – с Россией во главе. Скажите, какая ещё конфессия могла оказывать столь же сильное влияние на политику исторической России (т.е., в период с 1480 по 1917 гг.)? Не было такой? Значит, и не стоит так уж настаивать на многоконфессиональности России.

Итак, исторически Россия – одноконфессиональное православное государство. А как же религиозные меньшинства, спросите вы? Куда девать миллионы российских мусульман, куда девать иудеев (солидарность с которыми ощущают и нерелигиозно настроенные евреи, влияние которых в современной России достаточно велико)? Куда, наконец, девать российских протестантов, среди которых изредка встречаются и вполне законопослушные граждане? Ответ на этот вопрос гораздо проще, чем это кажется профессиональным «плюралистам». Дело в том, что мы, вообще-то, живём в цивилизованном обществе (как бы ни хотелось нашим либералам c большой дороги – сиречь, с Болотной – видеть обратное), и под «Декларацией прав человека» стоят подписи наших руководителей. Следовательно, даже признав за собой статус одноконфессионального государства, Россия не сможет как-либо ограничить свободу требоисправления (и даже свободу проповеди) иных, неправославных, конфессий. Демократические нормы, которые мы поклялись соблюдать, ставят государственную машину в достаточно жёсткие рамки. Объявив Россию православным государством, власти реально смогут лишь одно – побудить светскую школу к более взвешенному и адекватному отражению православного вероучения и церковной истории (к сожалению, учащейся молодёжи в России до сих пор навязывается искажённое, карикатурное представление о вере их предков). Да ещё отказать в моральной поддержке (и только в ней) тем гражданам, которые захотят публично противопоставить (именно противопоставить) себя Русской Православной Церкви. В лучшем случае – более активно привлечь к делу православной проповеди (а докажите мне, что такая проповедь может нанести ущерб государственным интересам России) силы государственного пропагандистского аппарата (который сейчас работает в основном на пропаганду либо американской, либо криминальной «системы ценностей»). Да и, в конце концов, почему публичная проповедь некоторой религии воспринимается как оскорбление остальным? Всё-таки – свобода слова должна быть только у сект, или ещё и у православных?

Да и сама Православная Церковь вовсе не стремится кого-либо силой заталкивать в свою ограду. Невольник, как известно, не богомольник. И наше Священное Предание включает, помимо всего прочего, формулу: «Одной вере не свойственно притеснять другую», – тем более удивительную, что именно Православная Церковь всегда настаивала на уникальности собственного религиозного опыта. В истории Русской Православной Церкви (а речь у нас идёт о России) немного найдётся примеров насильственного миссионерства – и эти случаи неизменно осуждались общим голосом Церкви[5]. А уж религиозных войн (подобных «крестовым походам» или исламскому «джихаду») и инквизиции история русского Православия и вовсе не знает[6]. Гонения по религиозным мотивам, конечно, порой вспыхивали. Но во-первых инициатива их неизменно исходила от светских властей (т.е., от мирян), а не от иерархов, как в католических странах, а во-вторых преследовалось не «свободомыслие», а отступничество, отречение от Православия тех, кто ранее пребывал в церковной ограде. С учётом того, что причиной вероотступничества сплошь и рядом являлось политическое диссидентство (вспомним, что Православие было в России не только преобладающей религией, но и государственной идеологией), причём достаточно радикальное (вплоть до бунтов), приходится признать, что государство реагировало в целом адекватно. По-средневековому, конечно, реагировало, ну так и века были Средние. А в более поздние годы (XIX век) религиозные меньшинства, прежде всего – политически благонадёжные (мусульмане, лютеране, армяно-григориане), чувствовали себя в России достаточно уверенно, их представители могли занимать достаточно высокое положение в обществе. Кстати, еврейские погромы начала XX века (до этого в России еврейских погромов не было. Интересно, почему бы?) встретили единогласное осуждение православных священнослужителей и императора (речь идёт о святом – !!! – Николае II). Любопытно также, что в императорской армии православному духовенству строжайше предписывалось воздерживаться от критики в адрес иных вероисповеданий – чтобы не нарушать единства армейского организма межрелигиозными конфликтами[7]. Так что инославным и нехристианским религиозным общинам в православном государстве абсолютно ничего не грозит. А если у кого-то из современных «ревнителей благочестия» и впрямь «чешутся руки», то именно явственный голос Церкви («Одной вере не свойственно притеснять другую»), поддержанный государством, и способен их урезонить. Демонстративное же отчуждение государства от Православия под лозунгом пресловутой «многоконфессиональности» скорее наоборот, только разожжёт страсти: светская (читай – атеистическая) власть будет восприниматься (и не без оснований) как взломщик, распоряжающийся в чужом доме.

Так что пора нам всем, наконец, понять, что Россия вполне может быть Россией безо всякой угрозы человечеству.